Вести из Нетополя

-- Да не расслышал я, что-то по латыни, -- писатель был явно не в духе; к тому же, он подвернул ногу и теперь прихрамывал.

-- Ну хоть на что похоже? -- настаивал ученый.

-- "Багор ползет". "Восторг-клозет". "Клопы вы все", -- стал перечислять писатель...

-- Ясно, -- ученый махнул рукой. -- Так мы никогда его не найдем. А смотри, вот вывеска... нет, это детское кафе "У Бармалейки".

-- "Повтор Корсет." -- сказал писатель. -- "Парторг Побед."

-- Так... -- ученый старался ничего не упустить, глядя по сторонам, -- парикмахерская "Причесать ежа..." -- гм... -- шашлычная "Мэри в школе"... философский клуб "Магнолия"... все же мы теряем время...

-- "Факт Ортопед," -- вздохнул писатель. -- Или "Факт Оргпросвет"?

-- Когда я был маленький, -- сказал ученый, -- мы с родителями поехали на соленое озеро. Меня учили плавать. И я ходил в столовую мимо домика, он назывался "Ширпотребсоюз". Наверное, это был магазин. Но детских игрушек в нем точно не продавали.

-- Мы ищем магазин грустных детских игрушек, -- напомнил ему писатель. -- И точно, я сейчас вспоминаю, в его названии было что-то... прозекторское.

-- Проку от тебя маловато, -- заметил ученый. -- От твоих воспоминаний.

Они шли по узкому тротуару, а то, что могло бы быть проезжей частью, пело и грохотало. Должно быть, это была площадь, и по площади ездили на колесах, на гусеницах, на воздушных подушках разнообразные технические устройства. Иногда рев и скрежет становились невыносимы, и собеседники должны были кричать, чтобы услышать друг друга, но время от времени механические звуки стихали, умаляясь до тихого металлического скрипа или тонкого пения распрямляющихся пружин. Появлялись плакаты и транспаранты, неизвестно к кому обращенные -- впрочем, возможно, механизмы умели читать.

-- Постой! -- сказал ученый, остановившись. -- Может быть, это на площади?

-- Это как? -- остановился и писатель, взглянув на друга с недоумением. -- В самой гуще... эээ... живой техники?

-- БОЙ ГАЗОНОМЕШАЛКИ С БЕТОНОКОСИЛКОЙ, -- прочел вслух писатель, когда ветер развернул плоскую ленту ткани.

-- Они собираются в круг, -- задумчиво проговорил ученый. -- кажется, это такое местное зрелище.

-- Вообще, это может быть опасно, -- поежился писатель, глядя, как два здоровенных устройства выезжают навстречу друг другу (а роботы поменьше, расступаясь, дают им дорогу). У одного из них где-то в области живота вращался цилиндр, круглый в сечении, у другого, похожего на насекомое, были круглые разноцветные глаза и мощные жвалы. -- Зачем им все это -- антенны, колесики, гусеницы, вон та штука, которая крутится?

-- Мешать газон, косить бетон, -- ученый махнул рукой, -- пойдем скорее, и смотри в оба.

-- Я оглох? -- спросил писатель, поднимаясь с мостовой и даже не заботясь о том, чтобы отряхнуть брюки.

-- Не надейся, -- ответил ему ученый сквозь нарастающее жужжание чьих-то вентилей; неподалеку, теряясь в шуме непонятных машин, словно автомобильная сирена захлебывалась клекотом. -- Слышишь, в каком-то магазинчике сработала сигнализация. Может быть, это тот, что нам нужен?

-- А может быть, просто у кого-то из них случилась истерика, -- хмуро ответил писатель, кивая на толпу роботов, в которой чувствовалось странное, чужеродное возбуждение.

Второй удар снова сбил их с ног.

Писатель очнулся от того, что ворот рубашки неприятнейшим образом врезался в горло. Его тащили за шкирку, как котенка, но у котенка лапы, а у писателя ноги были зажаты в ботинках, и вот ботинки чертили след в какой-то белой пыли. Он хотел что-то сказать, но не получилось вдохнуть воздух. В глазах снова потемнело. Тут пришла удача: он вспомнил, что у него есть руки, хотя и тяжелые, но все-таки еще годные. Руки он поднял вверх и ухватился за то, что его тащило. Хватку ослабили там, сверху. Писатель сел на пол.

-- Тебе легче? -- участливо спросил его друг, наклонившись над ним.

Писатель некоторое время дышал, оттянув ворот рубашки, потом хрипло проговорил:

-- Ты-то сам как?

-- Хорошо! -- уверенно ответил ученый. -- Полегчало килограммов на девяносто.

-- Я вешу всего восемьдесят два, -- обиделся писатель, попытавшись привстать. Сам себе он показался очень тяжелым.

-- А чувство облегчения от того, что мой груз жив и вот-вот будет способен передвигаться самостоятельно? -- весело спросил ученый. -- Это весит никак не меньше восьми кило! -- Он вдруг сел рядом с писателем, и тогда писатель догадался поднять глаза и увидеть, что они находятся в узком коридоре, где-то под лестницей. Помещение носило следы не очень больших, но досадных разрушений: сыпалась штукатурка, на стенах проступал грубый рисунок трещин.

-- Под крышей сейчас не опасно? -- спросил писатель, что-то вспомнив. Глухой шум и даже грохот приходил снаружи, но казалось, теперь его производят машины поменьше.

-- Опасно, -- жизнерадостно подтвердил ученый. Он тем временем успел снять ботинок и возился с ним: не то вытряхивал крошки, не то поправлял обрывки стельки внутри. -- Но, кажется, снаружи опаснее. Впрочем, дело не в этом.

-- А в чем? -- писатель, наконец, заставил слушаться мышцы правой ноги, согнул ее в колене и понял, что сможет привстать, если очень постарается. Это придало ему уверенности.

-- Мы пришли! -- ученый нахлобучивал грязный ботинок на ногу с видом победителя.

-- Да? -- писатель так удивился, что привстал, но тут же, на всякий случай, ища опоры, оперся об пол коленом. -- А где признаки?

-- У тебя на бороде, -- рассмеялся ученый. -- Крепко тебя приложило! Ты вообще что помнишь на этот счет?

-- Ну, помню: меня... нас хотели сожрать... -- начал было писатель.

-- Это все равно, что помнить: "однажды я наступил в лужу" или "один мой знакомый как-то раз высморкался", -- заметил ученый. -- Слишком уж обычное дело здесь. Ты помнишь, как подписывал календарь?

-- Календарь? Листки календаря... ох, -- писатель поморщился. -- Воды бы...

-- Надо потерпеть, -- ученый почему-то был очень весел. Теперь он сидел рядом с товарищем и никуда не торопился. -- Ну же, вспоминай. Там у костра, где кентавра мариновали...

-- В котле сидел, -- вспомнил писатель. -- Добрый был кентавр. С красной рожей.

-- ...и где нас, может быть, и хотели сожрать, но даже не попытались, что было несколько непривычно... ну?

-- В пещеру повели... -- писатель полуприкрыл глаза, -- а там шкафчики. Такие деревянные ящички, и я знал, что в них документы. Один ящик тот, коренастый, с бородой открыл нечаянно, задел своим... топором что ли... жуткая штука у него висела на поясе... а там -- крылья стрекоз. Очень больших, должно быть, стрекоз.

-- Вот что ты там увидел, значит, -- задумчиво сказал ученый.

-- А ты? -- писатель удивился.

-- Да неважно, ты продолжай вспоминать. Главное, насчет календаря.

-- Ну... паук был с паутиной. Он перегораживал комнату. Был огромный.

-- Так, -- одобрил ученый.

-- Стучал по паутине этот... с мохнатыми ногами. Рукояткой ножа стучал.

-- Так.

-- Паук только злился, и ничего не делалось. Я думал, его убьют, и паутину сломают. Жалко, думал, хотя вот мухи, наверное, расплодятся...

-- Какие еще мухи? -- удивился ученый.

-- Очень большие мухи, я думал, -- пояснил писатель. -- Огромные. А что? Вот стрекозы, от которых там крылья в ящике -- они какие были? Большие, не как у нас. Да и сам паук...

-- Этот паук, -- весело сказал ученый, -- охотится на людей. Если бы мы там, у костра, не понравились -- мы бы ему попались. Он бы нами поужинал. Кстати, это был не он, а она.

Писатель с искренним изумлением поднял глаза на ученого:

-- Ты по каким признакам это понял?

-- Так ведь она не напала, -- ученый расхохотался. -- Она остановилась и стала ждать. Не иначе как думала -- кавалер к ней пришел. У пауков бывают такие сигналы: постукивание, потягивание паутины в определенных местах. Самка обычно крупнее, сильнее самца, и легко может принять его за дичь, если с голоду не успеет разобраться.

-- Ты в любви пауков разбираешься не хуже, чем в человеческой! -- воскликнул писатель.

-- Лучше, -- как будто поскучнел ученый. И сухо спросил, -- Ну как, вспомнил?

-- Чучело совы! -- голос писателя звучал так, как будто он сам не верил тому, что вынужден произнести. -- оно исполняло обязанности делопроизводителя! Оно, оно... попрошу не нарушать, а соблюдать частоту движения... в порядке общей очереди... гражданин, вы что, читать не умеете? где здесь? где тут? а если я вам на лоб свою подпись поставлю?..

-- Ага, вспомнил, -- ученый удовлетворенно кивнул. Он с невозмутимым видом сидел на полу, безразлично прислушиваясь к металлическому клекоту за стенами помещеньица. "Так слушают рокот волн, ловя ритмы, как будто случайно близкие сердцу," -- почти стихами вдруг подумал писатель.

-- Так мы действительно календарь подписывали? -- переспросил он. -- Каждый листок?

-- Ну да. А чучело еще комментировало: "На этот день милостию богов на вашу долю выделено испытать муки, треволнения и получить хорошего тумака..." -- усмехнулся ученый.

-- Так что -- это на сегодня, значит, нам назначено пережить "борьбу гигантов, буйство стихий, ярость стреноженного камня, мучительный голод, невыносимую жажду и радость обретения тайного клада в ветхих стенах ненадежного убежища"? -- уточнил писатель. В горле у него изрядно пересохло, и говорил он с трудом.

-- Ну... насчет ярости стреноженного камня -- это кому как, -- словно бы вспоминая, сказал ученый. -- Это, наверное, к тому была речь, что тебя выскочившим из стены кирпичом по башке грохнуло, и мне пришлось тащить -- сколько ты сказал? восемьдесят два килограмма? "ощутить непереносимую тяжесть дорогой ноши -- дорогой, ха! -- и услышать скрежет, с каким на шее неумолимо смыкаются клещи долга".

-- Все-таки чиновники министерства судеб говорят на странном языке, -- с некоторой обидой заметил писатель. Ему хотелось пить.

-- Все чиновники на странном языке говорят. -- Ученый облизал сухие губы. -- А теперь, когда ты более или менее пришел в ум, будь добр, помоги мне думать.

-- Ты меня за этим и заставлял все вспоминать? -- догадался писатель.

-- Именно. Толкование пророчеств, это больше по твоей части.

-- Про воду там ничего не говорилось, -- вздохнул писатель. -- И про холодный сок не припомню ни слова.

При этих его словах стена треснула, и пенный красноватый поток, вырвавшийся из пролома, ударил писателя прямо в лоб. Тот упал, опрокинувшись, растянулся на полу в мокрой луже. Но тут же привстал, отодвинулся и подставил руки.

-- Не сок, -- ученый, почти не удивившись, тоже отхлебнул глоток влаги из горсти, -- но, в общем, не так и плохо. Можно сказать, придает сил. Теперь можешь идти?

-- Попробовать не мешает, -- тяжело дыша, сказал писатель. -- Хоть я и принял общеукрепляющий душ, но ванну считаю лишней.

Но сначала они напились вдоволь, и только потом встали на ноги, оказавшись примерно по щиколотку в воде. Лестница могла рухнуть в любой момент. Однако они пошли наверх; казалось ясно, что тайный клад, к добру или к худу, ждет их именно там. Внизу его бы уже затопило. Идти было все проще и проще, голова у писателя почти не болела, хотя чувство подступающего головокружения не оставляло его. Странная неутомляющая лестница поднималась кольцом. А стены были ветхие, штукатурка обломана, так что непривычным казалось отсутствие надписей, какие обыкновенно видишь в старых подъездах.

Вдруг ученый остановился и указал рукой вперед:

-- Это мост!

-- Странное дело... -- проговорил писатель, тоже замедлив шаг. -- А ведь... но как же тайный клад?

-- Ну я не знаю, -- ученый отвечал несколько раздраженно, -- может быть, внезапное открытие, что дом оказался крытым переходом через площадь... или эта железистая вода. Я не силен в пророчествах. Но вроде как надо идти, потому что делать больше нечего, а временная петля уже на исходе.

Тут писатель совершенно некстати вспомнил, что им добавили времени, отчего и возникла эта временная петля, о которой только что говорил ученый. Добавили по прошению, представленному в секретариат. Печать на него ставило неприятное существо из породы маленьких зверьков, которые выклевывают глаза у роботов. А может быть, не только у роботов. Писатель внутренне содрогнулся, зацепился ногой за щербину в мосту, упал на больное колено, оперся рукой о нижнюю балку перил...

-- Сколько дохлых мухабаров? -- рассеянно переспросил ученый.

-- Тысяча и один! -- колено все еще болело, конечно, но это казалось уже совсем неважно. -- Посмотри, что тут есть!

-- Что-то многовато... -- пробормотал ученый, оборачиваясь: он только сейчас заметил, что писатель отстал, -- я бы обошелся меньшим... а для чего нам, собственно, дохлые мухабары? Кстати, кто это -- мухабары?

-- Такие звери, -- объяснил писатель, -- из секретариата. Но черт с ними! Гляди! -- и он торжествующе протянул ученому на раскрытой ладони гладкий темноватый оранжевый шар.

-- Апельсин? -- глупо спросил ученый.

Апельсин сказал:

-- Клик-клик.

Шкурка апельсина как будто треснула -- но треснула очень ровно, по шести меридианам от полюса апельсина. Потом она слегка приподнялась по краям, а потом легла на свое место, и -- клик-клик! -- трещины совершенно исчезли.

Ученый почесал в затылке:

-- Ну... может быть... -- после чего задрал голову и уставился в небо.

-- Вот он, тайный клад! -- писатель подбросил апельсин и снова поймал. -- А там у тебя что наверху -- голубые вертолеты с волшебниками?

-- В том числе, -- сказал ученый: он все еще стоял, запрокинув голову. -- Я понял, откуда взялся механический апельсин. Он выпал из магазина!

-- Апельсин выпал из магазина,
Утащил ведро керосина,
Заскользила по шпалам дрезина,
Увезла апельсин без бензина... -- стал напевать себе под нос писатель, продолжая подкидывать шар.

-- Вставай, -- сказал ему ученый. -- Идем быстро, пока не стемнело. Этот мост ведет вверх.

Писатель, схватившись свободной рукой за перила, поднялся на ноги и переспросил:

-- Мост введет вверх?

-- Да, да, -- нетерпеливо отвечал ученый, -- но в сумерках легко сбиться с дороги.

-- На мосту? -- поинтересовался писатель.

-- Именно, -- отвечал ученый, и оба отправились вперед, гулко чеканя шаг. Шум доносился с площади -- но так, как будто бой машин происходил далеко внизу.

-- Послушай, -- сказал писатель, -- вот у меня прекрасный механический апельсин -- это я понимаю. А как на мосту можно сбиться с дороги? Этого я никак не могу понять.

-- Такой мост, -- коротко ответил ученый. -- Смотри.

Писатель взглянул себе под ноги, вниз, на площадь. Машины стали приближаться. Шум усилился.

-- Мы идем вниз! -- вскричал он.

-- А нам надо -- вверх, -- сказал ученый. -- Подними голову, поставь себе цель! Но только, пожалуйста, не надо сейчас строить лестницу в небо, -- добавил он. -- Мы идем в магазин детских игрушек, видишь, там -- в верхнем ярусе?

И писатель, запрокинув голову, увидел, наконец, верхний ярус. Он тонул в облаках, как в перевернутом море. Но магазин детских игрушек определенно был там. Шум площади стал отдаляться, превратился в легкое шипенье, позвякиванье и свист, как музыка из сломанной табакерки.

Ать-два, ать-два, бравые ребята,
Не отстанет, ать-два, молодец от молодца,
Не догонит пуля-дура нашего солдата,
Мы идем по кругу без начала и конца.

Марш, марш, вечный марш,
Шаг не замедляем наш
И не ускоряем никогда,
Марш, марш, вечный марш,
Время -- вор и время -- страж,
Время сокрушает города. ...

Выждав пару-другую куплетов, друзья переглянулись. Песня все не кончалась. Ванька-Встанька был габаритный, он загораживал вход.

Писатель открыл было рот, но не успел ничего сказать, потому что его опередили.

-- Я и один справлюсь, -- сказал Ванька-Встанька, в два счета оказался рядом с писателем и поднял его двумя руками над головой.

-- Куда двигать-то? -- спросил он. -- Вправо, влево или сразу так -- УХ! -- с моста?

Ученый оторопело молчал.

-- Не надо УХ! с моста, -- попросил писатель.

-- Почему не надо? -- удивился Ванька-Встанька. -- А вот покупатель считает, что надо. Вы же покупатель? -- повернулся он к ученому, слегка покачивая писателя на вытянутых руках над своей большой круглой головой.

-- Нет, -- сказал ученый. -- И я не...

-- Тогда, -- улыбнулся широким ртом Ванька-Встанька, -- вас и спрашивать нечего.

-- Я покупатель! -- бросился к нему ученый.

-- Я покупатель! -- в то же самое время крикнул писатель, уже нависая над бездной.

Ванька-Встанька остановился.

-- Так кто из вас покупатель? -- спросил он, вращая глазами.

-- Я! -- выкрикнул писатель.

-- Он! -- быстро согласился ученый.

-- Хорошо, -- сказал Ванька-Встанька, аккуратно возвращая писателя на мост. -- А его, значит, передвинуть, -- и он шагнул к ученому.

-- Нет! -- быстро сориентировался писатель. -- Я как покупатель не согласен. Я возражаю.

-- Я тоже возражаю, -- поддержал его ученый. -- Я, кстати, и сам, может быть, без пяти минут покупатель.

-- Я не понял, кого нужно передвинуть, -- признался Ванька-Встанька.

-- А вы сами кто? Грустная детская игрушка? -- вдруг осенило писателя.

-- Я? -- удивился Ванька-Встанька. Он оглядел себя. -- Я не грустный. А потом, мне кажется, для детских игр я был бы великоват. Вы бы и то лучше подошли по размеру. А ваш будущий возможный коллега, покупатель, -- он кивнул на ученого, -- по характеру.

-- Вы продавец? -- мрачно спросил ученый.

-- О нет, -- смущенно улыбнулся Ванька-Встанька. -- Что вы. Я швейцар.

-- Тогда, -- обрадовался писатель, -- пропустите нас, пожалуйста, в магазин!

-- Проходите, -- кивнул Ванька-Встанька.

Писатель бросился к двери, толкнул ее и рванулся вперед, немного запутавшись в занавеске. На мгновение в глубине крошечного помещения магазина блеснула палуба игрушечного корабля, и занавеска встала на место. Ученый попытался последовать за товарищем, но Ванька-Встанька, все еще улыбаясь, преградил ему путь.

-- Мне тоже нужно в магазин! -- воскликнул ученый. -- Мы очень торопимся!

-- Я пропускаю только покупателей, -- мягко произнес Ванька-Встанька.

-- Но я... -- начал было встревоженный ученый...

-- Вы сказали, что вы без пяти минут покупатель. Да и то -- может быть. Прошло две. Через три минуты мы узнаем, повезло вам стать покупателем или нет.

-- Господин Харон, -- сбиваясь и путаясь, доказывал продавцу писатель, -- мы с вами можем сидеть здесь хоть до завтра, и ни к чему это не приведет. Ваши игрушки необходимо развеселить! Вот тогда, и не раньше, у них появятся покупатели. Но у них, как я вижу, сложные магические механизмы, а мы с вами плохо разбираемся в технике. Если бы здесь был мой товарищ, ученый...

-- Это я уже понял... -- вздохнул писатель. -- Но я же говорю вам, мои карманы пусты! У меня совершенно нет денег!

-- Да, это печально, а впрочем, это вовсе не имеет значения: ведь вы покупатель! Выбирайте товар, платите...

-- Но чем?! -- писатель был в отчаянии.

-- Ну -- чем там платят, в вашем-то мире? Платят жизнью. Платят спасением души... -- господин Харон не спеша высморкался в огромный шелковый платок с рисунками разных рыб.

-- Вы дьявол какой-нибудь, что ли? -- брезгливо спросил писатель.

-- Наоборот, -- пожал плечами продавец грустных игрушек, -- я самый что ни на есть добропорядочный мещанин. -- Я действую в интересах товара. Все мои игрушки, как бы вам объяснить? понимаете, они прокляты. Мне, в общем, тоже не с руки сидеть тут с ними, всплывая со дна площадей раз в триста с лишним лет. Я пришел в этот магазин дорогой фамильного бизнеса.

-- И что же -- я должен заплатить хотя бы зеленый грош? Которого у меня все равно нет? И тогда вы перестанете всплывать, точнее, перестанете тонуть, и проклятие будет снято? -- устало спросил писатель.

-- Может быть, это сработало бы, -- задумчиво сказал продавец. -- Не знаю. Но раз у вас все равно нет гроша...

-- ...то все бесполезно! -- закончил писатель.

-- Что такое польза? -- пожал плечами Харон. -- Я не знаю, у меня здесь фамильный бизнес. Подозреваю, что да: вообще все -- бесполезно.

-- А как мне уйти отсюда? -- опустив голову, произнес писатель.

-- Вот это, наконец, дельный вопрос. Думаю, вам лучше всего попытаться спасти чью-нибудь погибшую душу, -- и господин Харон снова от души высморкался.

-- Чью? -- подняв на него глаза, спросил писатель.

-- Чью-нибудь из игрушек. Тогда вы выйдете отсюда вместе с ней.

-- А мой товарищ?

-- А это как получится.

Писатель задумался. Сани с Дедом Морозом и Снегурочкой шли по кругу, совершили один, другой оборот.

-- Скажите... а кто-нибудь уже спасал ваши игрушки? -- осторожно взвешивая слова, он задал вопрос.

-- Случалось, -- серьезно ответил господин Харон.

-- Пожалуйста, -- попросил писатель, -- расскажите об этом подробнее.

-- Присаживайтесь, -- вдруг предложил ему Харон.

Внезапно писатель утонул в глухом кресле, как будто обхватившем его со всех сторон. Это было приятно: оказывается, у него здорово устали ноги. Не то чтобы ему стало веселей, но вдруг он понял, что где-то, достижимая или нет, сияет надежда.

Харон теперь и сам сидел в кресле. Он был полноват. Он закурил трубку с видимым удовольствием. По комнате поплыл запах сухих фруктов и диковинных трав.

-- Они просили пить?

-- Кто как, -- загадочно отвечал господин Харон.

-- Понимаю! -- воскликнул писатель. Он даже привстал в кресле. -- Это был нескончаемый цикл! Круговорот девиц и апельсинов в природе!

-- Принц! -- воскликнул писатель. -- Я его знаю! То есть, я много слышал о нем.

-- Принц? -- как будто удивился господин Харон. Выпустил дым, пожевал губами. -- Хм... что ж, это на него похоже... состряпать себе такую биографию.

-- Не понял. А кто же он на самом деле? -- недоверчиво спросил писатель.

-- Это ваше дело, а не мое, -- довольно сухо возразил продавец магазина грустных игрушек. -- В "самом деле" я никогда не разбирался и впредь не намерен. Сейчас он больше известен в другой должности.

-- В какой же? -- с замирающим сердцем спросил писатель.

-- Хранитель Апельсиновой рощи, -- отчеканил господин Харон.

Писатель застыл как громом пораженный. Одноглазый Хранитель! Тот самый, которого он так превосходно себе представлял, тот, которого так точно рисовала художница Катерина по памяти ученого, по сухому пересказу с его слов! Но он никогда бы не подумал... неужели возможно так ошибаться в людях? Но принц...

-- Так вот оно что... -- немного приведя в порядок мысли, медленно произнес писатель. -- Но скажите... я спрашиваю вас просто как умного человека, знакомого с местными реалиями...

-- Вы не можете судить, умен я или нет, -- сверкнув глазами, резко оборвал его господин Харон. -- У вас, простите, маловато данных. А что я знаком с местными реалиями -- никогда такого не утверждал.

-- И все же, -- писатель выдержал его взгляд, -- прошу вас ответить. Я не могу понять простой вещи. Мне для этого, очевидно, не хватает ума, а у вас может оказаться достаточно. Ведь тот ваш покупатель, принц он или нет -- так или иначе, был героем, спасителем. Он задумал освободить кого-то от проклятия и сделал это, разорвал круг времени. Вероятно, немало рискуя.

-- Ну и...? -- равнодушно и даже как будто презрительно бросил господин Харон.

-- Как же случилось, что теперь он представляет те самые силы, против которых боролся и побеждал?

-- Помилуйте, самое обычное дело, -- господин Харон вдруг рассмеялся. -- Ну и вопрос.

-- Поясните, пожалуйста, -- нахмурившись, попросил писатель. -- Постойте... я, кажется понял. Он что, тоже попал во временную ловушку? Нет-нет, не отвечайте, я сам... сейчас... это как в сказке про рыцаря и дракона, верно? Рыцарь побеждает дракона, который всех пугал, ел и сидел на своих сокровищах -- сокровища соблазняют его -- он сам превращается в дракона? И даже в такого, ну, еще злее, еще сильнее, еще более жадного? Скажите, -- писатель воодушевился, -- может быть, он теперь и сам стал вашим товаром, и среди прочих игрушек вы его продаете?

-- Ну вы горазды болтать, -- заметил господин Харон.

-- Что, я не угадал? -- писатель был разочарован.

-- Да нет, конечно, -- господин Харон смаковал зелье в своей длинной трубке. -- Какие там драконы. То есть, не скрою, есть и такая игрушка, и совсем недорого... но Хранитель тут ни при чем.

-- Но... почему же тогда? -- писатель растерянно пошевелился в кресле.

-- Так ведь спасать -- это приятно. Особенно если ты в общем-то не умеешь ничего другого. Сразу почет. Благодарность, -- господин Харон утопал в клубах ароматного дыма. -- А с другой стороны, дело это хлопотное. Поди найди того, кто нуждается в спасении.

-- И что же? -- писатель все еще не понимал.

-- Ну как -- что. Некоторые спасители так действуют: убеждают спасаемых в том, что те являются жертвами. Сказала жертва "да" -- можно спасать. Другие и не спрашивают. Третьи скоро приходят к тому, что создание утопающих -- дело рук самого спасителя. Сначала толкают их в реку, губят, значит, потом тут же спасают к восторгу зрителей. Если у них, конечно, получается. Ну, а четвертые... обнаруживают, что толкать, в общем, тоже приятно. А спасать -- это уж как получится, да и в конце концов вовсе не обязательно.

-- А как же зрители? -- спросил писатель. -- Разве они в этом случае выражают восторги?

-- По-разному, -- пожал плечами господин Харон. -- Но чаще -- выражают.

Писатель задумался. Господин Харон нисколько ему не мешал и, по-видимому, наслаждался тишиной. Лишь часовые механизмы тикали о чем-то и позвякивали друг с другом.

-- Господин Харон... господин Харон!

-- Ну что вам? -- неохотно очнулся продавец.

-- А если я... если мы с товарищем... спасем какую-нибудь проклятую игрушечную душу... нас тоже ждет это?

-- Что -- это? -- господин Харон внимательно посмотрел на своего покупателя.

-- То, что случилось с принцем. С Хранителем. -- Писатель был сильно взволнован.

-- Не знаю, -- господин Харон снова пожал плечами. -- Если боитесь, можете себя поберечь.

-- А скажите, -- голос писателя дрожал, -- вам известны случаи, когда со спасителем... подобного не случалось?

-- Мне нечем вас утешить, -- помолчав, произнес господин Харон. -- Если хотите, скажу, что нужно надеяться на лучшее.

-- Значит, -- писатель сразу повеселел, -- вы полагаете, что есть надежда?

-- Зачем вы меня спрашиваете? Если хотите -- надейтесь.

Писатель снова как будто поник, голова его отяжелела, он весь утонул в кресле.

Господин Харон не торопился.

-- Мой принц, -- и он чихнул, согнувшись в поклоне.

-- Я предупреждал вас, -- ровным голосом отвечал ему тот, кого он приветствовал. -- Все это осталось в прошлом. Если вас замучила ностальгия, готов вас отправить туда же, навечно.

-- О нет! -- служащий, напоминающий моль, склонился еще ниже, -- простите меня, господин Хранитель Апельсиновой Рощи! Я думаю только о будущем, и все мои заботы лишь о том, как достойно обустроить ваш праздник.

-- Что на этот раз? -- Хранитель Апельсиновой Рощи, в прошлом чей-то принц, остановился и, скрестив руки на груди, смотрел на своего подчиненного взглядом, выражающим скуку.

-- Ваша матушка, господин Хранитель... -- говоривший понизил голос до шепота. -- Она настаивает на том... она желала бы участвовать в маскараде!

Что-то промелькнуло в глазах Хранителя, но тут же взгляд его снова потух.

-- Вы объяснили ей, что все маски и костюмы на моем балу -- настоящие? -- спросил он.

-- О, много раз, и на всех доступных мне языках, -- шевеля усиками, прошелестел служащий, -- но Ее Вели... но Мадам не изволит ничего слушать. Она как будто не замечает возражений... да и тех, кто осмеливается ей возражать.

-- Она вряд ли способна что-либо здесь замечать, -- усмехнулся Хранитель Апельсиновой Рощи.

-- Кроме того, -- продолжал служащий, похожий на моль, -- Мадам настаивает, чтобы на этом балу вы, господин Хранитель, не были одноглазым.

-- Я и не собирался, -- пожал плечами Хранитель. -- Хорошо. Ступайте, проверьте, достаточно ли сухи крылья стрекоз.

-- Слушаюсь, мой господин, -- пятясь назад, немного громче проговорил служащий, -- но, осмелюсь уточнить, что же прикажете отвечать вашей матушке?

-- Да что угодно, -- рассмеялся Хранитель, -- все равно она вас не услышит. Идите. И смотрите, не вздумайте впредь отрывать меня от дела по пустякам.

Служащий, поклонившись, исчез.

Хранитель полез рукой в складки своего плаща, достал оттуда небольшую слегка закопченную стеклянную колбу. Вынул пробку, закрывавшую горлышко. Шагнул вбок и взялся за ветку жасминового куста. Ветка затрепетала, нежный, пряный, чуть горьковатый аромат смешался с запахом жасмина: это маленькие феечки кричали от страха, прячась в цветах. Хранитель улыбнулся, надломил ветку, аккуратными движениями собрал с нее цветы в колбу и закрыл колбу пробкой. Он шел, а жасминовый куст посылал проклятия ему вслед, захлебываясь рыданиями в недрах каждого несорванного цветка и теша ноздри Хранителя изысканным ароматом. Вскоре он свернул на аллею номер пятнадцать, и крики феечек стали ему невнятны: ветер унес их.

-- Что такое черная магия? -- Хранитель давно уже приобрел привычку говорить вслух неизвестно с кем. -- Знаменитые злодеи, могущественные волшебники, испокон веку делали вид, что владеют этим искусством. В большинстве случаев, однако, речь шла о самой обыкновенной магии, примененной с жестоким намерением или просто в дурном настроении. Чем сильнее волшебник, тем больше впечатляет его работа. Но разрушать всегда проще, чем строить, поэтому черная магия среди невежд считается сильнее прочих: эффект, производимый волшебником, ударившимся во зло, бывает ярче прежних его достижений. Ближе других к истине те, кто называет черную магию -- магией отчаяния. Ну а если быть точным...

"Клик-клок!" -- раздалось из его нагрудного кармана.

-- Пора! -- воскликнул Хранитель. И, срезав немного вдоль аллеи номер семнадцать, свернув затем на аллею номер четыре, он побежал.

-- В каждом из старинных граждан нашего королевства хранится достаточно информации... и достаточно, как бы это вам сказать -- стоков информации... чтобы, вместе с ростком времени, построить из них целый мир! Конечно, лишний мир нам здесь не нужен, его придется закинуть далеко-далеко. Но я могу доказать...

-- Какая скука! -- воскликнула милейшая сдобная дама, поводя плечиком. -- Он хочет показывать нам свои злые фокусы, и от них опять не будет никакого проку.

-- Позвольте, фрау Кирхен, разве вам не любопытно... -- осклабился сидящий рядом сатир.

-- Ни капельки! -- отрезала фея. -- Все, что меня интересует -- парочка полезных деревьев для моего сада. Этот надутый дурак напревращал с дюжину старых волшебниц в разные виды цитрусовых деревьев. Но как он убедил их, почему они согласились -- этого, конечно, он не расскажет. Наоборот, начнет тут...

-- А может быть, он их обманул? -- хитро прищурился сатир.

-- Вот я же и спрашиваю, как у него это получилось! -- надула губки фрау Кирхен.

-- Тьфу ты, -- презрительно скривилась фрау Кирхен, -- наловил душистых фей, да к тому же наполовину дохлых! Таких-то на хорошее дерево нужно несколько сотен.

Небольшой смерч поднимался над колбой, черный со странными сверкающими пузырями внутри. Пузыри раздувались, быстро улетая прочь, и в каждом из них публика успевала увидеть одного или нескольких совершенно слепых кротов, почему-то разноцветных, наделенных странно разросшимся, удивительным носом.

Сатир сказал:

-- Такие, если выживут, пророют мощные норы.

-- Если выживут... -- прошелестело как будто нежное эхо, быстро пролетая меж деревянных кресел.

-- Как видите, -- гремел между тем на сцене хозяин праздника, -- возможно создавать новые миры, и я готов научить вас к тому же, как делать небывшими старые. -- Он сделал знак рукой, и на сцену стали вывозить тележки с апельсинами, мандаринами, померанцами, клементинами, меропами и прочими плодами в красноватых, желтых, ярко-оранжевых шкурках. К ногам Хранителя подкатился огромный, рыжий, как солнечный лис, апельсин; тот, наклонившись, поднял его и показал публике.

-- Не правда ли, -- продолжал он, -- каждый садовник иногда чувствует себя демиургом, мастеровитым божеством, способным разрушать и создавать смертные миры если не из ничего, то по крайней мере из чего-то очень немногого?

Апельсин раскрылся, и из него вышел ученый. Он сказал:

-- Точнее, из очень плотно упакованной информации.

Ученый достал из апельсина шланг за один конец и принялся глотать воду.

-- Что вы себе позволяете? -- тихо сказал Хранитель. Он казался растерянным. Заклинание-усилитель сработало, и его вопрос был хорошо слышен сидящим в зале. Он сразу же добавил, -- Немедленно уберите шланг!

Из апельсина вышел писатель.

-- Вы уж простите нам наши манеры, милостивый государь, похититель феечек! -- Он развел руками. -- Мы, изволите видеть, только что из апельсина. -- Писатель сунул руку в апельсин и с извиняющейся улыбкой извлек оттуда другой шланг, прозрачный с цветочками. Он тоже начал жадно пить, а шланг местами немного раздувался, как удав, проглотивший колонну марширующих кроликов.

-- Да что за чепуха, в конце концов! -- вскричал Хранитель, побагровев. -- Я просто вырву сейчас у вас эти шланги, и вы расцветете апельсиновыми деревьями, как это всегда бывает с непрошеными гостями!

Он сделал шаг, но сзади был схвачен цепкой рукой за плечо. Он оглянулся, как-то по-детски ахнул и осел на одно колено.

-- Матушка...

-- Мне стыдно за вас, ваше высочество, -- сухо сказала она и второй, свободной рукой взяла Хранителя за ухо. Тот взвыл и наморщил нос.

-- Ваше величество, королева Неклементина! -- улыбаясь от уха до уха, выговорил писатель. -- Не сочтите меня невежей, но, пожалуйста, позвольте предложить вам этот скромный шланг!

-- Давайте, -- кивнула королева, -- а не то я вот-вот пущу корни прямо на сцене.

Подумав, она отпустила плечо Хранителя, продолжая держать его за ухо, и освободившейся рукой жадно схватила шланг, в котором чудесным образом не иссякала вода.

-- Ваше высочество! Принцесса Непамела!

Это была она, маленькая принцесса. Огромными глазами она глядела на него снизу вверх и улыбалась.

-- Но прошу вас, пейте! -- спохватился ученый.

-- Между прочим, -- господин Харон подал голос из апельсина, -- мои счетчики никогда еще не крутились так бешено. Водопровод работает и все, как полагается, но, думаю, я банкрот.

-- Не тревожьтесь, господин Харон, -- отозвалась королева Непамела, вытирая королевским рукавом мокрые губы. -- Сегодня вы продали немало игрушек. Вы получите за них по прейскуранту звонкой монетой; думаю, мы выпишем вам к тому же парочку премий вместе с государственными наградами. Этого хватит, чтобы заплатить по счетам.

-- Что же, посмотрим, -- осторожно сказал продавец грустных игрушек. -- Пока предпочитаю не покидать свой апельсин. То есть, свой магазин.

-- Это как вам будет угодно, -- королева пожала плечами, -- все, что нужно, вам доставит королевский курьер. -- Ну вставай, сынок, -- сказала она Хранителю, -- и поклонись гостям! Тебе повезло, они тебя расколдовали, хотя, очевидно, не собирались этого делать. Поди ко мне, дитя мое! -- она обернулась, наконец, к Непамеле. Та кинулась к матери. Королева и принцесса обнялись крепко-крепко.

Принц поднялся, отряхнул колено и улыбнулся. Он был совсем юный на вид, лет не больше семнадцати.

-- Очень рад, -- сказал он. -- Вы меня не узнаете, потому что я только что был старым одноглазым злодеем. Но, знаете, это случается с людьми. Я от души вам благодарен. Чувствуйте себя, как дома, присоединяйтесь к нашему празднику, господа!

Публика, которой представление очень понравилось, громко захлопала в ладоши -- у кого были ладоши, разумеется.

-- Но как вы вернетесь домой? -- спросила принцесса.

-- Я проведу их, сестренка, -- пообещал принц, быстро проглотив кусок бублика. -- У меня пока еще сохранилась память о былых злодействах где-то в закоулках моей головы. Помнится, я легко умел путешествовать между мирами.

-- А что, если мы попадем куда-нибудь не туда? -- поинтересовался писатель.

-- Значит, будем путешествовать! -- радостно подхватил принц. -- Кстати, несколько девушек из апельсинов ни с того ни с сего заявили, что отправятся с нами!

Ученый поперхнулся душистым бубликом.

Где-то невообразимо далеко, на краю глаза, за плечом, где время течет иначе, в пыльной лаборатории за запечатанными дверьми поднималось шуршание, холодное шлепанье мохнатых лап по старинным выпуклым вверх экранам, горловое клокотанье упрятанных в стену труб. Маленькая веселая нечисть, лабораторные и приборные, которым жилось привольно, потому что в них пока еще никто не верил, готовилась к празднику, ожидала гостей. Они-то нисколько не сомневались, что, кроме ученых, к ним когда-нибудь пожалуют и принцы, и девушки, а девушки -- это всегда интересно.